Обычно в храмах прошлых веков для обогрева ставили голландские печи, обитые железными листами, или высокие каменные подтопки, а тут у правой церковной стены возвышалась наша русская печка. Она была огромная, прямо как из сказки, белёная известью, с тёмным зевалом бездонного устья, а на печной лежанке, устланной лоскутным одеялом, сидел рыжий кот
Когда-то я жил в старинном городе Уржуме. По работе мне приходилось бывать во многих близлежащих селениях. Как-то под Рождество я попал в одну придорожную деревню. Похоже, что в минувшее столетье жизнь в ней кипела, а теперь тихо отцветала, но каменный храм на главной улице был по-прежнему ухожен и добротен. Я зашёл в церковь, огляделся, и первое, что меня потянуло к себе, — это русская печь. Подошёл ближе. Обычно в храмах прошлых веков для обогрева ставили голландские печи, обитые железными листами, или высокие каменные подтопки, а тут у правой церковной стены возвышалась наша русская печка. Она была огромная, прямо как из сказки, белёная известью, с тёмным зевалом бездонного устья, а на печной лежанке, устланной лоскутным одеялом, сидел рыжий кот. Он по-хозяйски осматривал меня и молчал. Сомнений не возникло: кот здесь живёт, Божий храм — его родной дом. Разговора между нами так и не случилось, но через некоторое время я написал рождественскую поэму «Запечный котик». Мне до сих пор кажется, что придуманная мной история могла бы произойти в стародавние времена на самом деле. Спасибо тебе, кот Васька. Его имя я узнал от церковной прислужницы, когда уходил из церкви.
В храме за печкой котик живёт,
с щепочкой-свечкой ходит, поёт.
Ночью мышатам шапочки шьёт,
вяжет шпагатом маленький плот.
Ночь завывает. Вьюга метёт.
«Баюшки-баю, — котик поёт, —
спите, мышата, тьма на дворе,
льдинки в ушатах все в серебре».
Ветер листает створки ворот.
Волчая стая Ваську зовёт.
«Дай нам кусочек, — просят его, —
в тёмном лесочке нет ничего».
«Только конфетка есть у меня,
шишка на ветке, свет от огня.
В блёстках у храма ёлка горит.
Манна и стамна — для детворы!»
Серые волки, воя в метель,
около ёлки ждут карамель.
Каждый помалу сладость лизнул.
Звёздочкой алой фантик блеснул.
Снега иголки колют глаза.
Волка за холку вывесть нельзя.
«Братья, прощайте, в чаще лесной
чаще играйте в прятки с луной.
Будьте, как дети, знаю, что вам
вся добродетель не по зубам!»
Выдохся ветер. Скоро восход.
Батюшка светел ликом идёт.
Котик встречает с пеньем дверей:
«Хочешь ли чаю, брат-иерей?
Вон самоварик в печке стоит,
словно комарик, звонко гудит.
Шубу — на лавку, рясу — на гвоздь.
Чаю-то с травкой выпьешь небось?»
«Чаю с душицей рад я всегда
вдоволь напиться, только звезда
нынче сияет над алтарём,
праздника чает в сердце моём.
Вспомни, на небе в прошлом году
ждали, как лебедь, эту звезду!
Чаю не пили, хлеб не пекли.
Сказки и были русской земли!»
Угомонился солнечный день.
Снегом покрылся в ельнике пень.
Вспыхнули свечи в храме святом.
Очеловечен праздник постом.
Первой страницы тихая весть.
Милые лица в небе и здесь.
Богомладенец в ясли возлёг.
Столп полотенец вырос у ног.
Паникадила медная ель
Распространила яркую трель.
Васька в притворе, сидя в углу,
радостно вторит колоколу,
грому Победы, детским глазам,
древнему деду и образам,
звёздам и птицам, речке в ночи,
плюшкам с корицей в жаркой печи!
Мышки из норки, щурясь на свет,
чувствуют вёрткий запах конфет
в сумках, в карманах новых штанов,
в суффиксах странных праздничных слов.
Котик за печкой дует в дуду:
«Где же ты, речка, в райском саду?
Где ж, Иордане, воды твои,
сны и сказанья Божьей семьи?
В море играет Левиафан.
Снегом вскипает весь Иордан.
Над Палестиной ветер свистит.
Матушка с Сыном дома гостит.
В книжечку кесарь их записал.
Ангел завесой храма плескал,
сыпал лучами вышитых крыл,
словно в начале сказку творил.
В городе Риме в капле чернил
спряталось имя Господа Сил».
Ирод не дремлет, чаю не пьёт,
ночью в деревню стражников шлёт.
Васька с тревогой смотрит во тьму,
в лес за подмогой нужно ему.
Волки, как вьюга, взвоют в ночи.
Стражи с испуга бросят мечи,
скажут: «Нам тоже хочется петь,
больше не можем молча терпеть!
Хочется мира, в доме тепла,
чтобы секира ржавой была,
чтобы дороги все замело,
стихли тревоги, выдохлось зло».
Солнце в сугробах сладко зевнёт.
Ироду злоба вспучит живот.
Лопнет от злости ряженный царь,
Серые гости грянут тропарь:
«Господи, слава Тебе!»
Время остынет, выстоит хлеб.
Станет святыней овчий вертеп.
Ветки оливы вновь зацветут.
Все будут живы, все запоют.
Через столетья жизни людей
и междометья сказки моей
котик подхватит праздничный стих.
Возле дитяти ослик затих.
Божии звери славят Христа.
Зверям лишь двери, людям врата
скрипнули звонко в ночь Рождества
в царстве Ребёнка и Божества!
Фото:
— Пещера Рождества. Фото: Усманова Анжела, источник сайт журнала "Фома"
— фотобанк: triptonkosti.ru
