Если Пятницкая относится к числу самых древних улиц Хлынова, известных с XVI века, то улица Раздерихинская появилась на плане города в 1784 году, причём при весьма загадочных обстоятельствах. «Что же тут за тайна? — спросит иной читатель. — Ведь эта улица ведёт к Раздерихинскому оврагу, в честь которого и названа. Обычное дело». Оказывается, не совсем так.
Дело в том, что на плане Хлынова 1759 года, «сочинённом» геодезистом Петром Ивановым, оврага с таким названием нет, а есть «Больше Вздериха враг» и «Мала Вздериха враг». На знаменитом снимке старой Феодоровской церкви, сделанном из Александровского сада С.А. Лобовиковым, мы можем увидеть оба Вздерихиных оврага: и Большой, и Малый (последний при планировке набережной был засыпан). Своим названием они обязаны крутому подъёму, по которому хлыновцы и гости города «вздерались», то есть взбирались от реки Вятки к Пятницкой или Сретенской башням Посада, чтобы затем через ворота в них попасть в город, расположенный на холме высотой с девятиэтажный дом. Если же учесть, что мало кто из них приезжал в город с пустыми руками, но с поклажей и товаром и что под ногами был не асфальт, а вятская глина, то можно представить, сколь непростым был этот подъём. В самом деле «Вздериха»! Точнее не скажешь.
Почему же тогда улица была названа не Вздерихинской, а Раздерихинской? Хотя эти названия и созвучны, но означают разное. Одно дело — вздёрнуться, и совсем другое — разодраться, да так, чтобы память об этом побоище осталась в названии оврага или улицы. И почему Вздериха стала Раздерихой именно в те годы, когда Хлынов был назначен центром самостоятельного наместничества? Случайно ли это совпадение? Подсказка, как всегда, пришла неожиданно. В 2009 году мы с супругой Ириной гостили в Ле-Плесси-Робинсон, одном из пригородов Парижа, в доме Ивана Георгиевича Дробота, правнука вятского священномученика Михаила Тихоницкого. Ныне отец Иоанн — протодиакон Александро-Невского собора во французской столице, а в те годы работал в кампании «Air France», благодаря чему ему довелось много где побывать.
Однажды в Лейдене Ивану Георгиевичу посчастливилось приобрести редкую книгу «Журнал или дневные записки капитана Рычкова по разным провинциям Российского государства». Её автор — путешественник и географ Николай Петрович Рычков (1746–1784) — в составе экспедиции Императорской академии наук посетил поволжские губернии и в своём путевом дневнике довольно подробно, со знанием дела описал природу, занятия, быт и традиции местных жителей. 24 июля 1770 года во время посещения Хлынова им было записано Сказание о битве вятчан с устюжанами, которое достойно того, чтобы привести его полностью, отметив детали, на которые хотелось бы обратить особое внимание. Вот оно:
«Когда татары опустошали Вятскую страну, то скоро сия плачевная весть достигла до народов, живших в областях Устюга Великого. Они, узнав сие и видя единоплеменных вятчан приведёнными в разорение от варварских народов, отправили к ним в помощь несколько тысяч вооружённых людей. Но с ними случилось чудное и никогда неожидаемое несчастие, произошедшее от следующей причины.
Устюжане, как видно, считая вятчан осаждёнными от татарских войск и желая, чтоб об их пришествии не уведали в неприятельском стану, рассудили, не давая знать гражданам Хлынова, прийти к ним в ночную темноту. Они сие исполнили и пошли ко граду подле самого берега реки Вятки, где от зрения людского вместе с темнотою прикрывала их высокая гора, на верху коей стоит тот город, которого плачевное состояние подвигло их идти к нему на помощь.
Будучи объяты таким осторожным намерением с великою тишиною приблизились они к Хлынову. Но градские стражи, усмотря при подошве горы колеблющийся народ, почли их за неприятелей и тотчас ударили тревогу, на которую сбежались все жители. Не было уже нужды возвещать стражам причину нечаянной тревоги: все могли усмотреть сквозь мглу множество пришедших к ним людей, о которых все единогласно говорили, что они суть враги города.
Будучи оскорблены частыми набегами неприятелей, притом пробудившись от сна, увидя себя вдруг окружёнными неведомо каким народом, не разбирая ничего, вятчане с ужасным отчаянием сделали из города вылазку и вступили с устюжанами в кровопролитный бой. Ярость тем паче с обоих сторон умножалась, что обои народы, сражаясь друг с другом в темноте, думали, что они убивают неприятелей, ибо вятчане почли их черемисами, а устюжане приняли их за татар, овладевших Хлыновом. И в таких странных мыслях проливали кровь свою до тех пор, пока утренняя заря не осветила их от темноты ночной.
В сей час ужас их ещё больше объемлет, потому что вятчане видят тех, с которыми они сражались, в таковой же одежде, как и сами, и со страшным изумлением спрашивают их: «Что вы за люди?» Они ответствуют: «Мы устюжане, пришли для защищения вятчан от общих наших врагов». Услышав сии слова и познав друг друга, ударились в несказанную печаль, видя умерщвлённых своих одноземцев, родственников и приятелей. Наконец, сия печаль, сказывают, будто бы превратилась в пущее их междоусобие, тем паче что обои народы считали, что сие ужасное кровопролитие с чьей-нибудь стороны умышленное, а по тому все защищали свою невинность остриём меча.
Но сие междоусобие прекратилось, когда предводитель устюжских войск именем Анфал и сын его Нестор убиты были от некоего Михаила Россохина, бывшего вятским народоначальником. Сказывают, что с обоих сторон на месте убито более четырёх тысяч человек, которые все погребены в предместии Хлынова, и нынешние градские жители в память сего несчастного случая отправляют ежегодно на том месте при собрании всего народа печальные поминки».
Не надо быть историком, чтобы понять, что перед нами — сказание или, проще говоря, «басня», чего сам Рычков не скрывает и пишет: «Сказывают, что с обеих сторон на месте убито более четырёх тысяч человек». Даже у него эта цифра, совершенно немыслимая по тем временам, и этот рассказ, наполненный множеством несуразностей, не могли не вызвать сомнений в достоверности услышанного.
В самом деле, если задуматься, как могли «несколько тысяч вооружённых людей» ночью «с великою тишиною» незаметно подойти к городу, ожидавшему нападения врага, и как можно было на такое решиться? Почему, увидев чужое войско, хлыновцы решили «сделать из города вылазку», а не укрыться за его стенами? Неужели русские не могли узнать русских иначе, чем по одежде, например, по крикам и возгласам: неслучайно же битву на Руси называли «бранью». Или они бились молча, стиснув зубы?
Могло ли погибнуть в этом сражении «более четырёх тысяч человек», если всё население Хлынова в 1615 году, по подсчётам Вятской учёной архивной комиссии, едва ли превышало три тысячи душ? Тем более что битва произошла раньше: по разным летописцам, в 1418, 1421 и даже 1478 или 1481 годах, когда число дворов и жителей в Хлынове было меньше. И ещё: если эта битва действительно так потрясла хлыновцев, то почему после неё ещё триста лет овраг называли не «Раздерихой», а «Вздерихой»? Можно предположить, что все эти вопросы терзали и Рычкова, который также был уверен в легендарном характере битвы. Поскольку же «память сего несчастного случая» совершалась «при собрании всего народа», как добросовестный хроникёр он не мог этой легенды не записать.
Однако, если в память о битве с устюжанами хлыновцы отправляли «печальные поминки», то какое отношение эта история может иметь к Свистопляске, название которой с поминками никак не вяжется? Если на похоронах кто-то зальётся молодецким свистом и пустится в пляс, другие, скорее всего, его одёрнут. Между тем на Вятке каким-то невероятным образом удалось совместить и то, и другое, о чём Вештомов в своей «Истории вятчан», увидевшей свет в 1808 году, писал: «После отправления сей панихиды собираются на то место жители и гуляют: оные невинно, подлые же пьют. Несколько лет назад происходили при том по обычаю язычников свисты и пляски, отчего и называется сей случай на Вятке Свистопляской. Также обыкновенны были и кулачные бои, но оные, как и пляски, благоразумным начальством ныне уже прекращены, а свисты остаются в шалостях только ребят».
Если внимательно прочитать слова вятского историка, нетрудно заметить подсказку на то, что Свистопляска стала Свистуньей и Вздерихинский овраг Раздерихинским не сами собой, а по воле «благоразумного начальства» — правления Вятской губернии, для которого в 1787–1790 годах на Ветроуме были построены здания-близнецы. Какую роль в этом сыграла книга капитана Рычкова, неизвестно. Нельзя исключить того, что авторы первого регулярного плана Вятки были с ней знакомы, хотя бы потому, что подобных книг было немного, тем более написанных членами Императорской академии наук. Возможно, именно легенда о битве вятчан с устюжанами, которую Рычков приводит в своих «Записках», навела авторов регулярного плана на мысль назвать улицу Раздерихинской, после чего новое название закрепилось также за оврагом, к которому эта улица вела. Хотя обычно бывает иначе.
Что же касается «совмещения несовместимого» — панихиды с весёлым городским праздником — то, как известно, Пасху от Великой Пятницы, когда христиане вспоминают крестные муки и смерть Спасителя, отделяет всего один день. Также было и на Вятке. Свистунья была включена в цикл пасхальных торжеств и традиционно отмечалась в четвёртую субботу по Пасхе. По сути это была вятская Радоница, отнесённая от обычного пасхального поминовения усопших на три недели вперёд, потому что, если Пасха ранняя и приходится на первые дни апреля, то в местных широтах стоит распутица, кладбища покрыты снегом, до них не добраться. И совсем другое дело — четвёртая седмица по Пасхе, которая на Вятке была посвящена поминовению усопших.
В начале этой недели паломники крестным ходом приносили в город из Никулицына образ святых Бориса и Глеба, покровителей первых вятчан. Как правило, путь их лежал через Макарьевскую слободу. Горожане встречали святой образ у переправы через реку Вятку, затем, поднявшись по оврагу, за которым на рубеже XVIII и XIX веков закрепилось название Раздерихинского, торжественно вносили икону в Кремль и ставили в кафедральном соборе на почётное место, чтобы в среду, в праздник Преполовения Пятидесятницы, снова принести его на берег реки и совершить освящение воды. После чего икона отправлялась в обратный путь в Никулицын, а спустя несколько дней, в субботу, в город приходил праздник Свистуньи, который начинался панихидой в часовне, поставленной на северном склоне всё того же Раздерихинского оврага.
Но почему именно он стал местом совершения тех «печальных поминок», о которых писал Рычков и которые по воле «благоразумного начальства» в последней четверти XVIII века превратились в панихиду не только по убиенным в легендарной битве, но и по всем предкам вятчан? И это несмотря на то, что ни в одном из вятских летописцев и синодиков не сказано, что битва состоялась именно в этом овраге. Возможно, когда-нибудь мы узнаем ответ на этот вопрос. Впрочем, здесь нет ничего удивительного, поскольку испокон веков овраги были символом загробного мира, который предки уверенно помещали под землю. А куда же ещё? Если покойников погребают под землёй, следовательно, там они и обитают. А раз так, то лучшего места, чем овраг, для встречи с умершими не найти. Простая и понятная логика, благодаря которой местом поминовения хлыновцами своих предков ещё в незапамятную старину стал Вздерихинский овраг.
Когда же Хлынов превратился в столицу Вятской земли и привлёк к себе переселенцев из других городов и сёл, те привезли с собой не только нехитрый скарб, но и бытовавшие в их местах предания и легенды, в том числе о сражениях с устюжанами и другими соседями. Подобно тому, как лесные ручьи сливаются в одну реку, они со временем слились в легенду о битве хлыновцев с устюжанами, якобы случившейся в том самом овраге, где горожане уже давно молились о своих предках. Судя по словам Рычкова о том, что эти «печальные поминки» совершаются «при собрании всего народа» в 1770 году, когда капитан посетил Хлынов, эта идея уже овладела умами большинства горожан. Дело оставалось за малым: ей должно было проникнуться местное «благоразумное начальство». Когда такой повод подвернулся и в 1780 году Хлынов стал Вяткой и центром наместничества, а Ветроум — правительственным кварталом, Вздерихинский овраг стал Раздерихинским.
Деревянную часовню в честь Архангела Михаила в изголовье оврага в 1875 году сменила каменная. К сожалению, простоять ей пришлось недолго: когда осенью 1918 года на Вятскую землю пришёл «красный террор», его вдохновители поспешили уничтожить часовню (ныне восстановлена). А на плане города вместо улицы Раздерихинской тогда появилась 5-я Советская линия, а спустя пять лет — улица Труда. Ещё одно правильное, но безликое название.
На фото:
— Феодоровская церковь и два Вздерихиных (Раздерихинских) оврага. Фото С.А. Лобовикова;
— Михаило-Архангельская часовня.
