О грядущем преображении твари вдохновенно писал в своём учебнике «Догматика Православной Церкви» преподобный Иустин Сербский: «Богочеловеческая истина о преображении природы непрестанно живёт в Богочеловеческом теле Православной Церкви Христовой и будет жить вовеки… Воскресение мёртвых будет концом смерти не только для людей, но и для видимой природы, которая подверглась смерти и тлению по грехолюбивой воле своего надменного господина — человека… Восстановлением человека в изначальном состоянии Господь и природу вернёт в её изначальное безгрешное состояние. Тогда не только христолюбивые люди древнею добротою возобразятся, но и вся природа».
Священник Сергий Круглов, известный церковный публицист и поэт из Красноярского края, добавляет: «Наши меньшие братья — то, что осталось на земле от рая. Вместе со звёздами, цветами, деревьями, первым снегом и летним дождём они — часть первоначального творения, которое сохранилось светлым в самой сердцевине падшего, изъеденного злом и смертью мироздания. Уже здесь на земле мы можем видеть кое-что райское. Это — домашние животные. Те самые, которые не озверели вслед за тиграми и комарами, а пошли за человеком из рая, чтоб быть с ним бок о бок на всех дорогах земных.
К счастью, я знаю много людей, которые любят домашних животных, кормят, лечат и спасают их. И в этом нет того извращения, о котором говорят иногда: «Людей ненавидят, а собачек и кошек обожают». Нет, в заботе и милосердии по отношению к домашним питомцам я слышу слова Евангелия: «Если в малом ты неверен, как доверить тебе большое?» Сможем ли мы любить и миловать своих ближних, брать на себя ответственность за них, если топить котят и щенят кажется нам неизбежным и практически полезным делом?..»
Вятскому поэту Андрею Николаевичу Антонову близка мысль о домашних животных, открытых миру, не ограниченных только природными функциями, а готовых к близкому сотрудничеству с человеком. Известный зоолог Десмонд Моррис написал книгу «Голая обезьяна», ставшую широко известной в мире. Андрей Антонов, опираясь на ироничное определение человека Д. Морриса, создал свой образ «близкого» животного — «человечек шерстяной».
Жил на свете человечек шерстяной,
пел тихонько про овечек за стеной.
Это было словно не со мной.
На диванчике плетёном возлежа,
восхищалась его лёгкая душа
за пределы звёздного ковша:
«Ах, овечки, вы умеете летать,
звёзды мягкими губами щекотать.
Шлю сердечки вам и благодать».
На прогулке обходил всех стороной
этот странный человечек шерстяной,
как бы крылья пряча за спиной,
но при этом на прохожих не ворчал,
шёл с оглядкой и на «здрасте» отвечал.
Он учтивость с детства прокачал.
Дружбы нежной он ни с кем не заводил,
человеку одному лишь предан был.
Для него и песню сочинил:
«Ах, овечки, в завитушках облака,
ваша радость бесконечна и легка,
а моя — дыханье ветерка.
Тихо веет он над полем золотым,
одуванчик не раскроется под ним.
Сердце назовёт его родным
и почувствует в дыханье ветерка,
что хранит в себе небесная река
души тех, чья радость коротка».
Песню эту допевал он сам не свой,
уходил и накрывался с головой
одеялом в комнате пустой.
В храм Косьмы и Дамиана до дверей
провожал меня, как Пасху иерей,
говорил: «Ты поминай зверей
хоть немного, про себя и без имён.
Их теснит печаль со всех земных сторон,
ты послушай по ночам ворон».
Сколько света. Сколько милости в речах.
Сколько тяжести он вынес на плечах,
видя, как я с каждым годом чах.
Как лицо моё темнело на ветру.
Он дрожал со мною рядом на юру,
веря, что во тьме я не умру.
Но однажды человечек вдруг исчез,
убежал, чудак, наверно, в тёмный лес.
Там мигают огоньки чудес.
Там друзей зовёт немолчная труба,
и ведёт к вратам жемчужная тропа.
Человечек, там твоя судьба?
Все вещички он в котомку уложил,
даже плошку взял, как будто и не жил,
а ведь я вещички сторожил.
Не оставил ни открытки, ни письма.
Как же вышло так, чувствительный Косьма?
Я схожу тут по нему с ума.
Где ты был тогда, почтенный Дамиан?
Почему не бил в сигнальный барабан?
Я курил вам в храме фимиам.
Братцы, братцы, человечек шерстяной
пел тихонько про овечек за стеной.
Это было всё-таки со мной.
Вы зачем его позвали за собой,
поманили натуральною трубой?
Продудите для него отбой.
Отвечали чудотворцы: «Не блажи,
через тёмный лес и белые кряжи
мы идём на поле спелой ржи.
Золотое осыпается зерно,
собирает его ветер на гумно.
Свыше было так предрешено.
Век за веком от железной суеты
избавленья чают люди и скоты,
наберись терпения и ты».
Я один стою, смотрю на облака.
Надо мной они плывут издалека —
в завитушках белые бока.
Человечек, научился ты летать,
мокрым носом в небе звёзды щекотать.
«Исполать, — кричу я. — Исполать».
По материалам газеты «Вятский епархиальный вестник»
